Газета «Мариинский театр»
2001
№ 1-2

Балетный век короток – артистический, собственно танцевальный. Но парадокс: мастера отличаются рекордным долголетием, и жизненным, и, что едва ли не важнее, творческим. Инна Борисовна Зубковская ушла из жизни в 77. И ее уход кажется несправедливо преждевременным.

На гражданской панихиде в театре официоза практически не было, было много красивых, искренних слов, было море цветов, были слезы и было много народу. Неожиданно много молодежи, не только учениц, но танцовщиков, даже и не соприкасавшихся с Зубковской.

Почему они пришли? Только ли потому, что было велено? И какой все-таки была Зубковская? Какой балериной? Каким педагогом и репетитором? Каким человеком?

Инна Зубковская была баснословной красавицей. Это общеизвестно. Иметь такие черты, линии, пропорции – великий дар. Она, к тому же, умела все это богатство преподнести. Она пестовала свою красоту, знала ей цену и с видимым удовольствием дарила ее окружающим. Особенно в последние годы любопытно было наблюдать, как Инна Борисовна шествует по городу. В изящно облегающих модных лакированных сапожках она не то что бы летела, она несла себя, и петербургская слякоть отступала, как в переносном, так и в прямом смысле слова (сапожки всегда были стерильными при том, что Зубковская реально, физически ходила по улицам, магазинам, рынкам). Видимо так же Зубковская умела преподносить себя, свою красоту и свой эстетически совершенный танец со сцены. В том, что ее танец был именно совершенным, сомневаться не приходится, ибо всякое несовершенство (и вообще что-либо эстетически небезупречное) по определению должно было противоречить подобной натуре.

Автору этих строк не довелось видеть Зубковскую на сцене, да и записей практически не сохранилось. Танцующая Зубковская давно принадлежит области легенд. Но есть что-то неизъяснимо привлекательное в этих легендах. Гораздо более привлекательное, чем реальный танец сегодняшних артистов, интересных, талантливых, любимых, но совсем не таких. Это вообще свойство того поколения, ровесников Зубковской, ее старших и младших современников – кажется, их танец содержал в себе нечто большее, чем мы можем сегодня увидеть на сцене, даже в самых лучших образцах; какой-то секрет самоощущения артиста в пространстве сцены, пространстве искусства, пространстве мироздания; какой-то дух, ныне безвозвратно утраченный.

Потому-то с таким пристрастием мы, нынешние, вглядываемся в старые фотографии, вслушиваемся и вчитываемся в рассказы и свидетельства современников. Потому-то так интересно было подглядывать за Зубковской, работающей в зале. Главный интерес представляли не ее питомицы, а она сама. Она могла просто сидеть на стуле, но по маленьким деталям – ракурсу плеча, повороту головы, легкому движению руки, даже по выражению лица – можно было понять, представить, как танцевала, какой была на сцене Зубковская. Какими словами это описать? Это надо было видеть. Благородство? Стать? Да! И уж совершенно немыслимая по нынешним временам полнокровность, сочность, страстность. А еще – женственность, многоликая женственность: горделивая, неистовая, задумчивая, сверкающая, нежная…

Главный сюжет биографии Инны Зубковской – путешествие из Москвы в Ленинград-Петербург. Разные ценители по-разному трактуют антагонизм двух русских школ, благополучно разрешившийся в судьбе конкретной балерины. Не берусь утверждать, но смею предположить, что атмосфера Кировского театра 40-50-х годов была настолько художественно интенсивной, всеохватной, всеподчиняющей, что без творческой, да и стилистически-технологической ассимиляции Зубковская не смогла бы сюда вписаться, тем более, здесь царить.

«Московское» происхождение Зубковской, наверное, больше было заметно в педагогике. Не будучи ни сильным методистом, ни академисткой до мозга костей (для этого уж точно нужно было с десяти лет ежедневно ходить по улице Росси), Инна Борисовна предпочитала отбирать в свой старший класс только хорошо выученных предыдущими педагогами девочек. Тонкая огранка, шлифовка, доведение до блеска – вот что происходило в классе Зубковской. Вряд ли она методично учила своих учениц ремеслу. Скорее она вдохновляла их собственным примером, и самые способные выходили из ее класса, почувствовав вкус к балеринству, которое, конечно, для Зубковской было немыслимо без мастерства. Общение талантливого педагога и талантливого ученика – всегда тайна, всегда интимный процесс, зачастую не до конца понятный и самим его субъектам. Потому-то бесхитростные отзывы учениц Зубковской давали поводы шутить, что она учит «накрасить поярче глазки». Да где вы вообще видели настоящую балерину без умения профессионально «навести красоту»? Для самой Зубковской эта премудрость была не из последних. И она была тысячу раз права, потому что балет – искусство красивых людей, красивых тел, красивых и гармоничных движений.

Зубковская была человеком корпоративным. Сообщество, корпорация балетных и околобалетных людей – явление особое и, если говорить о нем как о явлении культуры, почти полностью оставшееся в прошлом. Современные тусовки – далеко не высокоинтеллектуальные компании 50-60-х годов. У Зубковской было много друзей, она много общалась, с ее участием обсуждались творческие планы, составлялись партии и даже замышлялись интриги. Балет как коллективное творчество на сцене имел логическое продолжение (а в чем-то, может быть, и начало) в общности, корпоративности закулисной. Быть хозяйкой дома, душой компании, главой семейного балетного клана было для Зубковской так же естественно и необходимо, как танцевать или репетировать с ученицами.

Придя в школу, Игорь Бельский увещевал педагогов своего поколения (в их числе была, разумеется, и Зубковская): «Вспомните себя в возрасте ваших учеников. Времена Кшесинской мы воспринимали как что-то давно прошедшее, неактуальное, отжившее. А ведь нас от Кшесинской отделяло меньше лет, чем нынешних детей от нас. Так не требуйте от них безоговорочного подчинения, старайтесь их понять». Насчет ответственности педагогов за взаимопонимание Бельский был, конечно, прав. Но в том, что нынешняя молодежь воспринимала и его самого, и Зубковскую, и много кого еще только как реликт «давно минувших дней», прав не был. Каким-то седьмым или десятым чувством эта молодежь ощущала, как им важна связь балетных времен, что само присутствие «стариков» рядом восполняет лакуны их творческой жизни, подтягивает к неведомой им, молодым, степени творческих напряжений и художественной интенсивности. Потому-то они и пришли проститься с Инной Борисовной Зубковской в Белое фойе Кировского-Мариинского театра.

Сравнительно недавно Игорь Ступников опубликовал статью об Инне Зубковской под название «Хранительница огня». Тогда это название показалось каким-то выспренним, слишком высокопарным. Теперь, когда Инны Борисовны не стало, так совсем не кажется.


К оглавлению раздела "Другие тексты Бориса Илларионова"
На главную